Пушкин и его современники - Страница 127

127

4 апреля он записал: "Повесть Бенжамена де Констан: Адольф, представляет мне богатую жатву для завтрашней отметки". 5 апреля он пишет рассуждение о романе: "Писать роман, повесть, стихотворение единственно с тем, чтобы ими доказать какую-нибудь нравственную истину, без сомнения не должно. Но иногда нравственная истина есть уже сама по себе и мысль поэтическая: в таком случае развитие поэтизма (поэтической стороны) оной предприятие достойное усилий таланта. - К разряду таких истин принадлежит служащая основою повести Бенжамена де Констан: Адольф, без любви, единственно для удовлетворения своему тщеславию предпринимает соблазнить Элеонору; между тем худо понимает и себя и ее, успевает, но становится ее жертвою, рабом, тираном, убийцею. - Вообще в этой повести богатый запас мыслей, - много познания сердца человеческого много тонкого, сильного, даже глубокого в частностях; смею, однако, думать, что она являлась бы в виде более поэтическом, если бы на нее еще яснее падал свет из той области, где господствует та тайная, грозная сила-воздаятельница, в которую примерами ужасными, доказательствами разительными, неодолимыми учит нас веровать не одна религия, но нередко события народные и жизнь лиц частных. Поэтической стороною этой общей истины в повести: Адольф [было бы] именно то, что тут погубленная Элеонора противу собственной воли становится Евменидою-мстительницею для своего губителя. Но чтобы вполне проявить поэзию этой мысли, нужно бы было происшествие более трагическое, даже несколько таинственное... В отдельных мыслях и замечаниях, которые выпишу, заметно что-то Сталевское; в них видно, как много необыкновенная женщина, бывшая для белокурого Бенжамена чем-то вроде Адольфовой Элеоноры, споспешествовала обогащению его познаниями, идеями, наблюдениями и опытами, подчас статься может, довольно горькими".

Далее следует десять выписок из романа.

Приводим первую: "Как скоро я слышал пустословных, усердно рассуждающих о самых неоспоримых, утвержденных правилах нравственности, приличия и религии - а они все это охотно ставят на одну черту - я не мог не противоречить, не потому чтобы мои мнения были противоположны, по потому что мне досадно было столь твердое, столь грубое убеждение".

В рассуждении по поводу романа слышится не критика, а настроения узника. Проекция частной драмы и личного понятия возмездия в область событий народных - глубоко индивидуальная черта Кюхельбекера. Последнее его стихотворение, направленное против всесильного шефа жандармов Орлова, почти дословно повторяет рассуждение по поводу "Адольфа":

Но есть, поверь мне, есть на свете Немезида,
И ею всякая приемлется обида
И в книгу вносится, и молча книгу ту
Читает день и ночь таинственная дева;
И выбирает жертв, и их казнит без гнева,
Но и без жалости. За ложь и клевету
Заплатят некогда такою ж клеветою...

и т. д."

Эта вера в Немезиду в области "событий народных" для представителя раздавленного декабристского движения была верою в будущее русского освободительного движения, будущее русского народа.

Именно так проявляет себя Кюхельбекер в 1834 г., к которому относится запись о Констане. В октябре 1834 г. он кончает большую стихотворную трагедию "Прокофий Ляпунов" - о первом земском ополчении против польской интервенции XVII в., полную этими настроениями. Но в рассуждении есть и черта личного знакомства - именно там, где Кюхельбекер комментирует автобиографичность повести, где он говорит о влиянии m-me де Сталь на "белокурого Бенжамена".

Встречи Кюхельбекера с Бенжаменом Констаном, Жуи и Жюльеном были важны еще в одном отношении. В первой записи от 4 апреля, являющейся планом путевых записок и сделанной всего через 9 дней после прибытия в Париж (Кюхельбекер прибыл, как мы видели, 27 марта), содержится совершенно определенный план выступлений и лекций, которые Кюхельбекер собирается прочесть в Париже; после описания Пале-Рояля он говорит: "Воздушные башни, которые он * строит. Кафедра в Афинее, с которой в воображении он уже знакомит французов с вашими стихами, с вашею прозою". Предшествующие имена Ланглеса, Деппинга, Жюльена позволяют предполагать, что именно от них и исходил первоначальный план прочесть в "Афинее" ("Athйnйe Royal") цикл лекций о современной русской литературе.

Что представлял собою "Athйnйe", в котором Кюхельбекер собирается прочесть лекции? Первоначальный ответ на это, даваемый Лависсом, нас разочаровывает. Лависс считает "Атеней" местом, где читались изысканные лекции для блестящей светской публики. ** Здесь, несомненно, произошла интересная ошибка: светский, блестящий характер помещения, в котором происходили собрания "Атенея", а также, с одной стороны, парадное прошлое, с другой, - парадное официальное назначение учреждения подменили здесь собою истинный характер заседаний "Атенея" в 20-х годах. Здание было, действительно, блестящее. Описание помещения "Атенея" на rue Valois, Palais Royal 2, когда он был в эпоху революции лицеем, дает сведения об исключительной роскоши убранства и архитектурном богатстве здания. ***

* Путевые заметки ведутся в виде письма к друзьям; отрывку предшествует фраза: "целомудрие вашего друга"; отсюда в дальнейшем третье лицо вместо первого

** "Le "Musйe" fondй en 1781, devenu ensuite le "Lycйe", puis aprиs 1802, "L'Athйnйe", ou "Sociйtй Acadйmique des Sciences et des Arts", donnait, а l'usage du public mondain, des cours et confйrences fort goыtйes. Les Sociйtйs savantes se rйorganisaient, et la foule se poussait а leurs sйances solenneles". Ernest Lavisse. Histoire de France contemporaine, t. III, p. 325.

*** "Etat descriptif des lieux actuellement occupйs par le Lycйe".

127