Пушкин и его современники - Страница 70

Суть статьи была в провозглашении известных литературных принципов характерного соединения принципа итальянской эвфонии с принципом ломоносовского образа. Самое имя Ломоносова получало в литературных обстоятельствах того времени особое значение; еще более подчеркивал это значение призыв к "подражанию" ему; здесь Раич вскрывает в новом направлении его исторические опорные пункты. Статья кончается призывом "назад к Ломоносову".

И альманах и статья вызвали интерес. Вяземский писал по поводу "Северной лиры": "Вообще вся наша литература мало имеет в себе положительного, ясного, есть что-то неосязательное, облачное в ее атмосфере. В климате московском есть что-то и туманное. Пары зыбкого идеологизма носятся в океане беспредельности. Впрочем, из этих туманов может еще проглянуть ясное утро и от них останутся одни яркие блестки на свежей зелени цветов". "Главный признак альманаха "Северная лира" есть какое-то поэтическое стремление в темную даль или надоблачный и отчасти облачный эмпирей". *

Из лириков альманаха Вяземский особо отметил Андрея Муравьева, "в первый раз являющегося на сцене", стихотворения которого "исполнены надежд, из коих некоторые уже сбылись", и мимоходом, суммарно и неопределенно полупохвалил из остальных Шевырева, Веневитинова и Тютчева, особо отозвавшись только о Раиче. В статье Раича он почувствовал неприятный оттенок враждебной литературной теории. Он восстает против искусственности сопоставления Ломоносова с Петраркой и нападает на пристрастие Раича и к итальянской поэзии и к ломоносовскому образу: "Не слишком ли так же увлекается он любовью к итальянской словесности и Петрарке, когда радуется, как хорошей находке, что Ломоносов "умел счастливо перенесть в свои творения много, очень много итальянского и даже некоторые так называемые concetti". Едва ли и подлинные concetti не безобразная прикраса итальянских стихов, ** а заимствованные concetti на русский лад и того хуже. Впрочем, вероятно в Ломоносове этот мишурный блеск не подражание, а просто погрешность, свойственная худому вкусу, не озаренному светом здравой критики, и насильственной игре воображения". Здесь кстати вспомнить, что около этого же времени Вяземский доказывал, какие благодетельные последствия для русской литературы могли бы быть в том случае, если бы в начале ее были не оды, а сатиры - мнение, вызвавшее ответ Шевырева ("Замечание на замечание Вяземского о начале русской литературы"), где дается апология оды.

* П. Вяземский. Полное собрание сочинений, т. II, стр. 28.

** Ср. противоположное мнение Пушкина в заметке о "Ромео и Юлии" Шекспира (1829): "...Италия... с ее роскошным языком, исполненным блеска и concelti".

Отзыв Пушкина о "Северной лире" предназначался для "Московского вестника". Большая, вторая часть статьи посвящена статье Раича. Тогда как внимание Вяземского привлекла главным образом партийная, теоретическая часть статьи, Пушкин останавливается на самой параллели, может быть, потому, что эта параллель вполне соответствовала критическим приемам самого Пушкина, сопоставлявшего русские явления с западными. "В самом деле, сии два великие мужа имеют между собою сходство". Пушкин восстает только против натянутого сопоставления биографических деталей, останавливаясь на аналогии чисто литературной. По поводу раического замечания о concetti Пушкин замечает только: "сомнительно".

Характерны, в противоположность отзывам Вяземского, отзывы Пушкина о лирических произведениях, помещенных в альманахе. Упомянув вскользь о близких именах Баратынского и Вяземского, он отзывается с похвалой о двух произведениях Туманского. *

* Если принять во внимание, что Туманский в одном стихотворении говорит о Пушкине, а другое посвящено Пушкину, - отзыв о его стихах представляется совершенно обязательным. Характерно, что в Туманском он отмечает не только те черты, которые роднили этого поэта с "итальянской школой" Раича (ср. отзыв И. Киреевского в "Деннице" на 1830 год), но и точность слова.

Далее следует упоминание о первых опытах Муравьева, которого Пушкин "встречает с надеждой и радостью". Отзыв этот показателен. Муравьев был начинающим поэтом раичевского кружка, причем резко выделялся из господствовавшего в нем направления. Он несомненный и даже сознательный подражатель Пушкина (сознательность доказывается выбором в 1827 г. такого сюжета, как "Таврида"), но ясно, почему и Вяземский, и Баратынский, и Пушкин возлагают на Муравьева надежды: в его стихах нет той чопорности, гладкости и безупречной бедности, которую около того же времени строго осуждает Пушкин в стихах дебютанта Деларю; они, напротив, выделялись именно энергиею, "смелостию" и "нечистотою", которые были так нужны в эпоху распыления и монотонизации ходовых элементов пушкинского стиха. П. Е. Щеголев с обычным добродушием отмахивается от истории, удивляясь "приветственному упоминанию о бездарных виршах Муравьева". [5] Для нас, очевидно, интереснее суждения Пушкина, Баратынского и Вяземского, чем Щеголева. Назвать стихи Муравьева бездарными виршами нельзя, даже и отмахиваясь от исторического рассмотрения. Ср. хотя бы "Бахчисарай":

И будит дремлющие своды
Фонтанов однозвучный шум;
Из чаши в чашу льются воды,
Лелеятели сладких дум.
Все изменили быстры годы,
Где ханский блеск? Но водомет
Задумчивые пенит воды.
На память тех, которых нет.

Более характерны, однако, для Муравьева стихи, в которых явно влияние архаистических жанров ("В Персию"). Насколько значащим молодым явлением казался Муравьев во время лирического разброда, доказывает отзыв Баратынского и полемика с Баратынским Погодина. Баратынский так отзывается в 1827 г. о поэме Муравьева "Таврида" (Муравьев выпустил в 1827 г. сборник стихов под общим названием "Таврида", в состав которого входила поэма того же названия) : "Таврида писана небрежно, но не вяло. Неточные ее описания иногда ярки, и необработанные стихи иногда дышат каким-то беспокойством, похожим на вдохновение... В мелких стихотворениях дарование г-на Муравьева гораздо зрелее. Каждая пьеса уже заключает в себе более или менее полное создание и от времени до времени встречаются прекрасные стихи". [6] Характерно, что, останавливаясь на стихотворении "Ермак", напечатанном в "Северной лире", Баратынский выделяет, как прекрасные, следующие выражения: